7. Когнитологическая метафизика

Когнитологическая метафизика – это совокупность образов, воспринимаемых в качестве исходных ориентиров для подлинной самореализации человека в жизни, но вместе с тем выходящих за пределы реальных биологических, материальных потребностей.

Возможность такого выхода обусловлена выходом цивилизационной жизни человека за временные границы его биологической жизни. В бытии человека имплицитно присутствует и прошлое и будущее как форма виртуальной реальности, которая, определяя жизнь рода, входит и в жизнь каждого отдельного индивида.

Человек оказывается озабоченным не только реальностью своего цивилизационного бытия здесь и теперь, в настоящем, но и тем, как он «выглядит» в историческом прошлом и как он будет «выглядеть» в будущем. Это видение может становиться определяющим мотивом поведения человека, вплоть до готовности принесения собственной жизни в жертву своему образу в прошлом и будущем, т. е. в вечности. Это вместе с тем ответ на вопрос: что значит находиться в бытии человека как человека? Это значит обладать свойством самоидентификации в настоящем, прошлом и будущем с другим или другими, образовывая цивилизационное целое. В этом контексте может быть поставлен вопрос о совести как выражении реальности общей связи, которая постигается когнитологически. Мы не можем увидеть совесть под микроскопом, исследуя структуру мозга как эмпирическую реальность. Мы «видим» совесть через образ своего тождества с другими. Я и другие – это мир «зеркал», в которые люди смотрятся и видят себя в других. Совесть может исчезнуть, если исчезает видение идентичности. Если видение идентичности присутствует в моем сознании, то, нанося ущерб другому, обманывая, предавая его, нанося ему удары своими действиями, я вместе с тем направляю эти удары против себя самого, исключаю себя из вечности, подвергаю себя духовной самодеструкции. В иерархии нравственных ценностей я оказываюсь на ее низших ступенях. Так возникает проблема самореабилитации личности в собственных глазах – это постоянная проблема человека, знающего и подтверждающего себя
как цивилизованную личность. Понимание глубинной сущности этой проблемы становится все более сложной практической задачей вместе с прогрессом цивилизации и созданием реальных предпосылок свободы самоидентификации человека.

Свобода самоидентификации создает ситуацию, при которой возникает субъективная возможность самоотождествления человека с нечеловеческими формами бытия. Идентификация человека с нечеловеческими формами бытия – явление, распространенное уже в фольклоре и мифологии, т. е. в сфере воображения. Но такая идентификация со временем получает распространение в реальной жизни реального человека. И это также специфическая форма когнитологической метафизики. В этой метафизике и рождаются дилеммы, загадки кажущейся бессмыслицы, обретающей, однако, огромный практический смысл.

Приобретая автомашину «мерседес», человек может мысленно отождествлять ее прекрасные ходовые качества и удобства с качествами самого себя. Окружающие также начинают смотреть на владельца автомашины «новыми» глазами, и он это знает. Через их взгляд он узнает самого себя. Возможна специфическая самоидентификация человека с животным. Так, например, в силу преданности хозяину домашняя собака становится, в отличие от родственников, «сердечным другом» человека. Потеря ее оказывается тяжелейшей трагедией!

Эпистемологически это объяснить невозможно. Когнитологические образы автономно создают специфическую реальность общности, становящейся детерминирующей силой поведения личности. Это исходные метафизические образы, которые, с одной стороны, заключают смысл в себе, позволяют уклоняться от прямых вопросов о социальном значении смысла, а с другой – заставляют следовать субъективности самоутверждения.

Формы такого самоутверждения могут быть самыми различными.
Субъективность самоутверждения находит свою легитимацию в абсолютизации какой-либо части цивилизационной истины. В этом случае поведение человека обретает специфические акценты: человек может следовать либо пафосу нравственных принципов, либо требованиям реальности фактов. В первом случае рождается героический тип поведения. Если он не учитывает требования логики факта, то кажется «безумством», но тем «безумством храбрых, которому мы поем песню». Поскольку акцент делается на императивном смысле отдельных фактов, как выражающих сущность общества, то рождается тип поведения, игнорирующий нравственные требования. Такой тип поведения следует своей когнитологической логике.

В качестве иллюстрации можно сослаться на зафиксированную в личных дневниках «логику» профессора греческой философии Московского университета Владимира Сергеевича Печерина (1807–1885).

Перед В.С. Печериным, любимцем товарища министра просвещения С.С. Уварова, открывались блестящие карьерные перспективы:
он пользовался уважением коллег, его любили студенты, он был талантлив, его лекции производили самое благоприятное впечатление.
Он мог в Московском университете подняться на один уровень с Грановским.

Вместе с тем, игнорируя эти факты, В.С. Печерин обращался к дневнику, которому доверял свое сокровенное чувство, субъективное чувство ненависти, которое В.С. Печерин лелеял как «любимую супругу». «Это, – утверждал он, – был божественный нектар, коим я ежеминутно упивался»18.

Когда В.С. Печерин выходил из своего одиночества, чтобы появиться в ненавистном ему свете, он всегда показывал ему фальшивое
лицо, спокойное и веселое, и даже удостаивал его своей улыбки. В.С. Печерин создал два лица: метафизическое (внутреннее), несущее в себе ненависть к России, и эмпирическое (внешнее), излучающее доброжелательное отношение к российскому окружению.

Столкнувшись с фактами попрания справедливости российскими чиновниками, их невежеством, В.С. Печерин создал на этой основе
когнитивный образ России как огромного города бездушных, духовно мертвых людей, Некрополя. Жизнь в Некрополе означает нравственное и личностное самоубийство: в России нет свободы и порядка.

Антипод Некрополя – это Запад, где есть и свобода и порядок, а значит, и жизнь. Поэтому, если культурный человек хочет прожить полноценно свою жизнь, он должен бежать на Запад.

Образ Некрополя, как образ России, в различных вариациях и стал исходным в когнитологическом формировании диссидентских настроений. Этому образу противопоставляется образ Запада как мира полной свободы и полнокровного счастья жизни. Эти образы определили навигационные ориентиры жизни В.С. Печерина. Путь его жизни находит свое завершение в качестве «брата» католического ордена, где порядок доводится до своих пределов, регламентируя каждый его шаг. Как оказалось, Печерин не мог получить полной индивидуальной свободы на Западе: он должен был получить ту или иную западную самоидентификацию, т. е. обрести некую новую общность с «другим». Печерин стал католическим «братом».

Герцен воспроизводит свое впечатление от встречи со ставшим католическим «братом» В.С. Печериным в Англии: «Я смотрел на него, – вспоминает Герцен, – лицо его было старо… под этими морщинами много умерло, оставив только свои надгробные следы. Искусственный клерикальный покой был уже в его речи и в его движениях. Убегая от духовного «самоубийства» в России, Печерин пришел к духовной смерти в католическом ордене. В духовном смысле оба «отечества» оказались для него смертельными».

В.С. Печерину казалось, и он в это свято верил, что он вырвался к действительной жизни и свободе, а на самом деле оказался рабом новых правил и стал «живым трупом». Такая метаморфоза, чреватая духовной смертью личности, обусловлена когнитологической метафизикой, влекущей за собой разрыв цивилизационных связей и зависимостей, возникающих в структурах Отечества.

Под влиянием когнитологической метафизики Отечество и реальные взаимосвязи в его структурах превращаются в призрак: любимая идея «замещает» Отечество. Человек начинает всем своим существом жить в любимой идее, и, соответственно, земля и люди, находящиеся «за пределами» любимой идеи, воспринимаются как «ничтожность».

Нравственная самодеструкция порождает парадоксальные следствия вплоть до ненависти к своим ближним и к самому себе. Тотальная ненависть перерастает в желание поражения собственному народу и собственной стране в войне со смертельно опасным противником.

В.С. Печерин стоит в ряду тех диссидентов, извращенная логика которых привела их к теоретическому обоснованию «естественности» измены своему Отечеству. «Что значит Отечество в наш образованный век?» – восклицал он. Мы вырвались из цепей природы, мы стоим выше ее. Физические путы нас более не связывают и не должны связывать. Мое отечество там, где живет моя мысль. Таким образом, субъективное движение мысли определяет отношение человека к цивилизационной реальности, превращая его в единственного судью всего и вся и не допуская самой возможности какого-либо суда над собой.

Это – нравственный стержень философии эгоцентризма. Философия эгоцентризма определяет своеобразный тип поведения в условиях формационных переломов. Она принимает в качестве исходной истины когнитологический образ двух поездов, один из которых движется к неминуемой катастрофе, а другой уже тронулся в новое светлое будущее. Этот образ диктует свою логику поведения: нужно успеть выскочить из первого поезда и вскочить на ступеньку уходящего. В возникающей суете нравственные и цивилизационные категории, такие как верность убеждениям, понятия чести и достоинства, теряют смысл. Видимость сохранения правил приличия создается с помощью усиления моральной риторики – проклятия в адрес «прогнившего мира» и своей страны, «недостойной» величия гения, сыплются при этом как из рога изобилия.
Героями времени становятся «попрыгунчики», которые сопровождают «прыжки» морализирующими сентенциями о своей борьбе за «честь», «достоинство» и «права» человека. В объявлении этих сложностей цивилизационного поведения когнитивизм обнаруживает свою фундаментальную слабость. И эта слабость не испаряется вместе с формированием информационного общества, а обнажается все более рельефно. Как избежать этой слабости? Ватсон и Коултер считают, что этих слабостей можно избежать, если сохранить философский подход к современной ситуации.

С этих позиций они комментируют публикации таких теоретиков, как Уэс Шэррок, Алекс Денис, Руперт Рид, Грэхэм Баттон, Ричард Гамильтон19. Они обращают внимание на то, что авторы при различных путях их аргументации опираются на доказательную традицию теоретического анализа исходных оснований в области социальной науки.

Но что означает доказательная традиция? Означает ли она следование той сложности цивилизационной истины и сущности человека, которая уже в XX в. отмечалась некоторыми теоретиками? Так, например, Антонио Грамши в известных «Тюремных тетрадях» поднимал проблему истины как своеобразного взаимного ограничении универсалий морали свободы воли исторического субъекта и фактических условий конкурентной исторической ситуации. Он отмечал, что мораль должна бы представлять собой исследование условий, необходимых для осуществления свободы воли в определенном смысле и по направлению к определенной цели, и одновременно быть доказательством, что эти условия существуют20.

Истина морали реализует себя через реализацию определенной творческой воли субъекта и при учете фактических условий, допускающих такую реализацию. Но как относится эта теория творческой воли к условиям потребительского общества, в котором воля субъекта обращена вовне, к миру вещей, владение которыми и определяет пафос истинной жизни? Жизнь человека превращается в набор сменяющих друг друга ситуаций. Смысл жизни начинает восприниматься в адекватных реакциях, как приспособление своего бытия и типа мышления к изменению ситуаций. Ситуации «хуже» – «лучше» постоянно меняются своими местами, диктуя новые «истины» поведения.

Тип мышления, возникающий в экстремальных ситуациях формационных переломов, «опускается» на уровень обыденной жизни.
И это приводит к радикальному изменению в формах партийной, политической жизни, а также в деловых, дружеских и семейных отношениях. Исчезновение константных смыслов вместе с изменением ситуаций порождает ощущение смыслового вакуума, отсутствия подлинного смысла жизни. Поиск подлинного константного смысла в переборе крайних ситуаций – от «застойных» до «экстремальных» – не дает нужного результата. Изменение социальной психологии в потребительском обществе подталкивает к поиску эмпирически реального смысла, который может быть признан современным человеком и направлять его по пути жизни постоянно – будь то бриллиант, жемчужное ожерелье, лимузин или даже ливерная колбаса. Истина смысла, однако, не открывается в этих эмпирических реалиях. Чтобы понять это, человек должен подняться над этими ситуациями и с этой
высокой позиции взглянуть на себя самого «как бы» со стороны.